О, как молчаливы боги!
С. Андреев
Озеро Никулинское в Новгородской области со всех сторон окружено лесами, богато рыбой и всегда привлекало туристов своими живописными берегами. Однако славится оно больше тем, что на его западном берегу расположена деревня Ладославль, на краю которой высится огромный валун, по сути – скала округлой формы с выбитыми на ней древними руническими письменами. А на самой вершине скалы, принесенной на Русскую равнину миллионы лет назад ледником, высечена странная фигура, напоминающая монаха в рясе. Ее так и прозвали «Монахом», хотя кое-кто из стариков знавал и другое название – Страж мальчика. Однако и старики не помнили, почему она так называется.
В конце двадцатого – начале двадцать первого века название деревни, наравне с вятской Гамаюнщиной, стало появляться в местных, а потом и в центральных газетах в связи с деятельностью Союза Славянских Общин, возродившего древние языческие праздники: Велесов день, Комоедицы, Родоницу, Живин день, День Земли, Ярило, Купало, Перунов день и другие. Всего таких праздников, названных Великими Славянскими, набралось восемнадцать.
Воинский праздник Перунов день стали отмечать через двадцать шесть дней после празднования Купалы. На этот праздник собирались гости со всех краев России. Мужчины молодые, и постарше, и совсем седые обязаны были иметь при себе оружие: нож, топор, а если есть разрешение, то и что-нибудь более серьезное – меч, саблю, палаш.
Начинался праздник торжественным шествием с песней, славящей Перуна.
Перуне! Вми призывающих тя!
Славен и трехславен будь!
Оружия, огня и хлеба дажди.
Громотворенье яви, прави над всеми.
Вще изродно. Тако было, тако еси, тако будет!
От веку до веку!
Слава! Слава! Слава!..
После славлений Перуну воины приступали к освящению оружия: на щиты, положенные перед капищем или иным средоточием веры (в Ладославле это была скала-валун с фигурой «монаха»), возлагали мечи, топоры, ножи, копья, булавы и другое холодное оружие. В жертву приносился бык, а за неимением оного – петух (лучше всего красный). На жертвенной крови заговаривалось оружие, жрец производил помазание кровью чела каждого воина, после чего те надевали на голову красные повязки. Над жертвенным огнем освящались воинские обереги.
После зачина затевался обрядовый бой «Перуна» с «Велесом», а затем устраивали игрище – взятие крепости. На вершине единственного в округе холма строилось потешное укрепление из бревен, сучьев и хвороста. Женщины и девушки, «защитницы», собирались внутри крепости. Мужчины, разделившись на «всадников» и «коней», начинали приступ. Их задачей было разрушить укрепления и, пробившись сквозь строй «защитниц», захватить знамя, но при этом удержаться «в седле», то есть на шее «коня». Если «всадник» падал или его стаскивали, он выбывал из игры.
Женщины же должны были отстоять знамя, для чего они обзаводились обычно внушительным арсеналом: палками, обмотанными шкурами и полотенцами, набитыми соломой мешками, прутьями, вениками. Как правило, игра затягивалась надолго, так как идущих на приступ ожидала награда: тот «всадник», который сумеет завладеть знаменем, имеет полное право перецеловать всех защитниц.
По окончании потешного боя и получения награды воины несли ладью с дарами богам и ставили на краду – колодец из бревен для погребального костра. Старейшина поджигал краду, а после того, как костер прогорит, воины насыпали над пеплом курган и начинали тризну – обрядовый бой на могиле. После тризны наступало время стравы – поминовения всех павших славянского Рода. Обычная обрядовая еда: печеная говядина, дичь, курятина, всевозможные каши, из напитков – красное вино, вареный мед, пиво, квас, морсы.
В этот день отдавали предпочтение воинским утехам, но не забывали и о делах любовных. Старейшины советовали воинам проводить ночь после праздника с женщинами. Плох тот боец, который одерживает победы только над врагом на поле брани.
В последние годы все больше съезжалось гостей на славянские праздники, все больший интерес они вызывали во всех районах России. Нынешний праздник собрал в Ладославле около двух тысяч человек, среди которых скромно вела себя, ничем не выделяясь из веселой толпы, троица: двое мужчин и женщина. Один был смуглее, носил длинные черные волосы, усы и бородку. Второй сверкал сединой в пышных волосах и в его карих, светлеющих до желтого «тигриного» блеска глазах тлел странный свет печального покоя.
Женщина была на вид молода и мила, но и ее русые волосы украшала седина, а взгляд таил тот же свет понимания и покоя. Это были Егор Крутов, Ираклий Федотов и Лиза, жена Егора.
Они прибыли в Ладославль из разных мест.
Егор и Лиза – из Ковалей, небольшой деревеньки Жуковского района Брянской губернии, Ираклий – из Нижнего Новгорода, но цель их была не празднование Перунова дня, а нечто другое, готовое свершиться в этот день, и они терпеливо ожидали приглашения, наблюдая за празднеством.
– Все это безусловно интересно и полезно, – задумчиво сказал Крутов, одетый в серую холщовую рубашку с белыми погончиками, с закатанными рукавами, и в джинсы. – Однако нынешние времена требуют иных путей к возрождению духовности. Жертвоприношение – психологический и мировоззренческий тупик. Нужны новые традиции, новые символы, новые боги, если хотите.
– Может быть, тот, кто придет сегодня, укажет верный путь? – отозвался Ираклий Федотов, одетый во все белое.
– Я надеюсь на это.
– И все же, – тихо проговорила Лиза, – посмотрите на них: как много в нашей глубинке открытых, добрых, самоотверженных людей. Они работают за мизерные деньги, но готовы ехать на край света ради поддержки других и поделиться всем, что имеют. Удивительна русская безропотная терпеливость, изначальная готовность к жертве, но не менее удивительна и решимость добиться высшей справедливости, хотя бы и ценой жизни. Они счастливы и несчастливы одновременно.
– Право быть несчастным – это один из этапов самоосознания, – сказал Крутов. – Главное, что наши люди не потеряли способности плакать и смеяться, быть грустными и веселыми ни при каких обстоятельствах. Но никогда – самодовольными! Они умеют и любить, и ненавидеть.
– Да уж, – усмехнулся Федотов, – этого у нас не отнимешь. Хотя Лиза права: русский народ действительно добр и терпелив. Правда, некий мудрец говорил, что добро – тоже зло, только скрытое.
Крутов покачал головой, начал выбираться из галдящей веселой толпы, завороженной гремящим и звенящим зрелищем потешного сражения за крепость. Спутники последовали за ним, остановились на краю поляны, в тени клена.
– Есть философы, исповедующие учение «глобальной кабалы». Не средневековой мистической Каббалы, а кабалы – как зависимости от чего-то, рабства, неволи. По этому учению, в мире существует три вида зла: Зло, Добро и Любовь.
– Как это? – заинтересовался Ираклий, бывший полковник военной контрразведки.
– Зло, Добро и Любовь отражают уровни зависимости. Кабала Зла питается энергией мести, энергией зла: она требует жертвы врага в любой форме. Кабала Добра тоже представляет собой форму рабства, так как требует отплатить добром за добро, навязывая обязательную конкретную отдачу. Кабала Любви, в свою очередь, есть вид неволи, потому что заставляет человека отвечать тем же.
– Это по крайней мере спорно. Могу привести множество примеров, когда человек добровольно приносил в жертву свои чувства, не требуя ответа.
На поляне, где проходили соревнования воинов, среди зрителей раздался взрыв смеха, потом вспыхнули аплодисменты. Видимо, кто-то из молодых участников сражения выкинул какое-то коленце. Крутов оглянулся, прищуриваясь.
– Я тоже могу привести аналогичные примеры.
– В таком случае, учение «глобальной кабалы» создано специально для сокрытия истинного положения в духовной сфере человечества. Кому-то выгодно представлять человека вселенским злодеем. Или ты не согласен?
– С чем я согласен, так это с апокрифом «учения» о том, что Зло – программа тестирования человечества.
Федотов хмыкнул, приглаживая ладонью бородку.
– А Добро в таком случае что? Или Любовь?
Крутов посмотрел на жену, улыбнулся.
– И они тоже. Вот Елизавета может подтвердить, она эти тесты прошла.
По губам женщины скользнула печальная и в то же время снисходительная улыбка. Но отвечать на подковырку мужа она не стала. Супруги – Егор и Лиза – понимали друг друга с полувзгляда.
Федотов вздохнул, отвернулся. Он не мог похвастать тем, что Мария понимает его, как Елизавета Егора, хотя и прожил с ней уже восемь лет.
– Ты с нами не поедешь? – спросил он спустя минуту.
– Куда? – не понял Крутов.
– Мы с Машей едем в Ярославль, на фестиваль хоровой и колокольной музыки. Уже третий раз. Поехали, не пожалеешь.
– А меня с собой не возьмете? – низким голосом осведомилась Лиза.
Мужчины посмотрели на нее.
Крутов легонько обнял жену за плечи, прижал к себе. Федотов виновато кашлянул.
– Естественно, без тебя твой старик никуда не отправится. Куда иголка, туда и нитка. Фестиваль, между прочим, международный, в нем принимают участие известные музыкальные коллективы из многих стран Европы и Америки. Откроется в Спасо-Преображенском монастыре.
– Возможно, мы там появимся, – кивнул Крутов.
– Могу встретить.
– Мы тебя и Машу сами найдем.
– Ну, конечно, ты же волхв, – проворчал Ираклий не без зависти. – А вот мы вынуждены пользоваться техническими средствами передвижения.
К разговаривающим подошла еще одна женщина, красивая, смуглолицая, черноволосая, тонкая в талии, в легком сарафане, подчеркивающем фигуру. Это была Мария.
– Пойдемте, схватки уже закончились.
Все четверо поспешили к околице деревни, миновали небольшую церквушку с медным куполом и остановились на другом конце улицы у бревенчатой хаты, покрытой позеленевшим от непогод и времени шифером.
У калитки, ведущей на подворье, судачили три старушки и старик. Увидев гостей, они примолкли, разглядывая их. Мария, не обращая на них внимания, повела прибывших за собой.
Дверь в сени отворилась без скрипа. Гостей встретила еще одна старуха с морщинистым суровым лицом, без любопытства окинула их взглядом и понесла во двор таз с водой и белым полотенцем в бурых пятнах. Дверь в горницу была низкой, мужчинам пришлось согнуться, чтобы не стукнуться макушкой о притолоку.
Взору гостей открылась большая русская печь, занимавшая треть помещения. За печью занавесками был отгорожен угол, где, очевидно, жила хозяйка дома, семидесятилетняя Домна. В горнице слева стояла кровать, на которой лежала, смущенно улыбаясь, молодая женщина с русой косой и голубыми глазами.
Возле кровати суетился старик, лысый, но с клокастой седой бородой, что-то приговаривал, наклоняясь к женщине. Рядом на стуле сидел щуплый мужичонка средних лет, а на его руках лежал завернутый в белое рядно только что родившийся младенец, елозил ручонками, двигал ножками, чмокал, но молчал. Волосы у него были длинные и белые, какие редко бывают у новорожденных.
Крутов приблизился к роженице, взял ее за руку.
– Поздравляю, Анфиса. Только зря ты не поехала в роддом, там тебе было бы легче.
– Ничего, Егор Лукич, и так все обошлось. Родная земля силы дала. Сын родился.
– Как назвали?
– Как и положено, Световидом, – неожиданным басом отозвался щуплый муж Анфисы, показывая в улыбке крепкие белые зубы. Глаза у него были светлые-светлые, прозрачные, лукавые и добрые.
– Ну, привет, Световид Родославович, – наклонился к ребенку Крутов. – Многие тебе лета.
Новорожденный замер, пытаясь открыть глаза, пустил слюнку и заулыбался, тихо пискнул.
Анфиса рассмеялась.
– Надо же, признал тебя малец, – проворчала будто из воздуха возникшая старуха, мать роженицы. – Не ошибся ты.
Подошел Ираклий, разглядывая ребенка, отступил назад, вслед за Крутовым. К роженице, ее мужу и ребенку приблизились женщины, начались поздравления, охи, негромкие пожелания, смех.
– Ты уверен? – почти беззвучно спросил Федотов. – Это он?
– Ничего нельзя знать наверняка, – ответил рассеянно Крутов. – Но я уверен – это он. Серебряный мальчик.
– Почему они дали такое имя – Световид? В школе над ним не будут смеяться?
– Не будут. Это родовое имя. Его мирское имя – Сергей. Сергей Родославович.
– Сергий, значит.
Крутов кивнул, глядя на младенца в руках Лизы, который пытался схватить ее за палец.