Франку Кельцу
Все, что она рассказала комиссару, было правдой, но истина порой является самой крупной ложью.
Жорж Сименон, «Бегство господина Монда»
Douglas Kennedy
The Woman in the Fifth
Перевод с английского И. А. Литвиновой
© Douglas Kennedy, 2007
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2011
В тот год все в моей жизни рухнуло, и я перебрался в Париж.
Я оказался в этом городе сразу после Рождества. Было сырое хмурое утро: небо цвета грязного мела, дождь, зависающий мутной пеленой. Мой рейс приземлился с рассветом. Все эти долгие часы в небе над Атлантикой я так и не сомкнул глаз – очередная бессонная маета, как будто мало мне было разбитых ночей, наполненных страданиями…
Уже на земле, у трапа, меня повело в сторону – возникло ощущение полной потери ориентации, и, пока коп в будке паспортного контроля допытывался, долго ли я пробуду во Франции, самым главным для меня было сохранить равновесие.
– Точно не могу сказать, – ответил я, с горечью сознавая, что язык опережает мозги.
Полицейский взглянул на меня настороженно, ко всему прочему я объяснялся с ним по-французски.
– Вы не можете сказать? – переспросил он.
– Две недели, – быстро поправился я.
– У вас есть обратный билет в Америку?
Я кивнул.
– Покажите его, пожалуйста, – попросил он.
Я протянул билет. Коп внимательно изучил его, обратив особое внимание на дату вылета.
– Почему вы так странно ответили? – заинтересовался он. – Ведь у вас есть доказательство: вы вылетаете 10 января.
– Я… Просто я не подумал, – бросил я, стараясь придать интонации глуповатый оттенок.
– Evidemment[1] – сухо заметил он, шлепнул отметку в паспорте, вернул его мне и кивком головы пригласил следующего пассажира.
Я направился к стойке выдачи багажа, мысленно ругая себя за то, что спровоцировал расспросы о планах моего пребывания во Франции. Но ведь я сказал правду. Я действительно не знал, как долго здесь задержусь. И обратный билет, приобретенный в последний момент на интернет-сайте, где предлагался дешевый тариф при покупке двухнедельного тура, скорее всего, сразу после 10 января окажется в мусорной корзине. Я не собирался возвращаться в Штаты – во всяком случае, в обозримом будущем.
Ведь у вас есть доказательство.
С каких это пор доказательство служит подтверждением истины?
Забрав чемодан, я едва устоял перед искушением махнуть в Париж на такси. Мой бюджет был слишком скромным, чтобы оправдать такую роскошь. Пришлось воспользоваться поездом, семь евро в один конец. В поезде было грязно – пол вагона замусорен, липкие сиденья провоняли вчерашним пивом. За окном мелькали мрачные промышленные пригороды и силуэты дешевых многоэтажек. Я закрыл глаза и задремал. Разбудил меня резкий толчок, возвестивший о том, что поезд прибыл на Северный вокзал. Следуя инструкциям, присланным из отеля по электронной почте, я перешел на другую платформу и зашел в métro, приготовившись к долгому путешествию до станции с ароматным названием Жасмин.
На выходе из métro меня снова встретило промозглое утро. Дождь разошелся не на шутку. Низко опустив голову, я катил свой чемодан по длинной узкой улочке. Через некоторое время я повернул налево, на улицу Ля Фонтен, а потом направо, на улицу Франсуа Милле. Отель «Селект» находился на углу напротив. Его рекомендовал мне коллега по колледжу, где я когда-то преподавал, – единственный, кто еще со мной разговаривал. Он сказал, что «Селект» чистый, простой и дешевый и к тому же расположен в тихом жилом квартале. Только вот не предупредил, что в день моего приезда дежурный портье окажется такой говнюк.
– Доброе утро, – сказал я. – Меня зовут Гарри Рикс. У меня забронирован номер на…
– Sept jours, – произнес он, оторвавшись от компьютера на рабочем столе. – La chambre ne sera pas prete avant quinze heures[2].
Портье проговорил все это очень быстро, и я мало что понял.
– Désolé, mais…euh… je n’ai pas compris…[3]
– Для регистрации приходите в три часа, – повторил он опять-таки по-французски, но медленно, едва ли не по слогам, и таким громким голосом, будто я был глухой.
– Но до трех еще целых полдня!
– Регистрация в три, – сказал он, указывая на табличку, вывешенную на стене возле почтового ящика.
Я успел заметить, что только в двух из двадцати восьми ячеек не было ключей от номеров.
– Да ладно, наверняка у вас есть свободная комната…
Он снова указал мне на табличку и ничего не ответил.
– Вы хотите сказать, что у вас нет ни одной готовой комнаты?
– Я хочу сказать, что регистрация в пятнадцать ноль-ноль.
– А я говорю вам, что падаю от усталости и был бы очень признателен, если…
– Не я устанавливаю правила. Оставляйте свой багаж и приходите к трем часам.
– Пожалуйста, войдите в мое положение…
Портье пожал плечами, на его губах промелькнуло подобие усмешки. Тут зазвонил телефон. Он взял трубку, воспользовавшись возможностью показать мне спину.
– Думаю, я найду другой отель, – сказал я.
Парень, прервав разговор, бросил через плечо:
– Тогда вам придется заплатить неустойку за ночь проживания. Для отмены брони мы требуем уведомления за сутки.
Еще одна слабая усмешка, которую мне захотелось стереть с его физиономии кулаком.
– Куда я могу поставить свой багаж? – спросил я.
– Вон туда. – Портье указал на дверь рядом со стойкой регистрации.
Подкатив туда чемодан, я снял с плеча сумку с компьютером и предупредил:
– Здесь мой лэптоп, так что, пожалуйста…
– Не волнуйтесь, все будет в порядке, – кивнул он. – A quinze heures, monsieur[4].
– И куда мне сейчас податься? – спросил я.
– Aucune idée[5], – бросил он в ответ, возвращаясь к прерванному разговору.
В начале девятого утра, в воскресенье, да еще в конце декабря, идти было совершенно некуда. Я слонялся взад-вперед по улице Франсуа Милле в поисках открытого кафе. Но кругом как будто все вымерло, на многих дверях висели таблички Fermeture pour Noël[6].
Квартал был сугубо жилым – дома старой постройки с вкраплениями образцов уродливой школы брутализма семидесятых, но даже современные здания выглядели довольно дорого; редкие машины, припаркованные вдоль улицы, намекали на эксклюзивный статус этого уголка города, который явно не просыпается в такую рань.
Дождь стих, сменившись коварной моросью. Зонта у меня не было, и я вернулся к станции Жасмин, где, спустившись в métro, купил билет. Когда прибыл поезд, я сел в него, сам не зная, куда еду. Это была моя вторая поездка в Париж. Впервые я побывал здесь в середине восьмидесятых, летом, перед поступлением в магистратуру. Провел неделю в дешевом отеле неподалеку от бульвара Сан-Мишель и, кажется, обошел все кинотеатры в той части города. Помню, там было маленькое кафе «Ле Рефлэ», как раз напротив парочки киношек, затерянных на задворках улицы… как же, черт возьми, она называлась? Впрочем, неважно. Кафе было дешевое, и, помнится, там можно было позавтракать, так что…
Беглое изучение карты métro на стене вагона, пересадка на Мишель-Анж Молитор, и спустя двадцать минут я вышел на станции Клуни-Ля Сорбон. Хотя прошло более двадцати лет с тех пор, как я в последний раз выходил из métro на этой станции, дорога к кинотеатру не забылась. Я инстинктивно отыскал бульвар Сан-Мишель, а потом и улицу Дез-Эколь. При виде навесной маркизы кинотеатра «Ле Шампо» (на сей раз она рекламировала фестиваль фильмов Витторио Де Сика и Дугласа Сирка) я не смог сдержать улыбки. Не стирая улыбки с лица, я дошел до закрытых дверей кинотеатра, оглядел улицу Шампольон – вот как она называлась, – увидел два других кинотеатрика, поднимавшихся над мокрой мостовой, и подумал «Не бойся, старина, призраки прошлого все еще живы».
Но в девять утра все кинозалы были закрыты, как и кафе «Ле Рефлэ». Fermeture pour Noel – Закрыто на Рождество.
Я не нашел ничего лучшего, как вернуться на бульвар Сан-Мишель, и неспешно побрел к реке. Париж после Рождества и впрямь вымер. Работали разве что закусочные фастфуда, оккупировавшие прилегающие улицы; своими неоновыми вывесками они обезображивали архитектурный стиль бульвара. Пусть я отчаянно нуждался в укрытии от дождя, сама мысль о том, чтобы начать свое пребывание в Париже с безликого «Макдоналдса», мне была ненавистна. Поэтому я упорно шел вперед, пока не набрел на первое приличное кафе, которое оказалось открытым. Оно называлось «Ле Депар» и располагалось на набережной с видом на Сену. По пути мне попался газетный киоск, где я выудил свежий номер «Парискоуп» – рекламного еженедельника «Что идет в Париже», который в далеком восемьдесят пятом был для меня библией киномана.
В кафе было пусто. Я занял столик у окна и заказал большой чайник с чаем, чтобы побороть озноб, который все настойчивее одолевал меня изнутри. Потом раскрыл «Парискоуп» и начал прочесывать киноафишу, планируя мероприятия на неделю. Когда на глаза попалась реклама ретроспективы фильмов Джона Форда в «Аксьон Эколь» и всех комедий студии «Илинг» в «Ле Рефлэ Медичи», я испытал то, чего не было в моей жизни на протяжении последних нескольких месяцев: удовольствие. Мимолетное напоминание о том, каково это – не думать о… да, собственно, ни о чем из того, что занимало мои мысли с тех пор, как…
Нет, не стоит туда возвращаться. Во всяком случае, сегодня.
Я выудил из кармана маленький блокнот и свою любимую авторучку. Это был великолепный красный «Паркер» образца 1925 года: подарок на мое сорокалетие, случившееся два года назад, от моей бывшей жены, в ту пору еще настоящей. Сняв колпачок, я принялся переписывать расписание. Это был мой примерный распорядок на ближайшие шесть дней, когда по утрам я мог бы заниматься обустройством своей здешней жизни, а все остальное время проводить в темных кинозалах за просмотром любимых фильмов. «Что так влечет людей в кино? – обычно спрашивал я своих студентов на вступительной лекции в начале осеннего семестра. – Возможность оказаться в том месте, где происходит имитация жизни? Но тогда получается, что кино – это убежище, где на самом деле нельзя укрыться, потому что вы смотрите на мир, из которого стремитесь вырваться». Но даже сознавая, что от действительности не сбежать, мы все равно пытаемся это сделать. Вот почему некоторые в последний момент прыгают в самолет, улетающий в Париж, оставляя после себя осколки совершенных ошибок…
Свой чайник я мучил около часа, мотая головой всякий раз, когда подходил официант и спрашивал, «не желает ли мсье что-то еще». Наконец выпита была последняя чашка. Разумеется, чай давно остыл. Я знал, что мог бы просидеть в кафе все утро и никто бы меня не напрягал. Но, продолжай я так же тупо сидеть с пустым чайником на столе, у меня самого возникло бы ощущение, что я лодырь и бездельник, столько времени занимающий место… пусть даже в кафе я и был единственным посетителем.
Дождь за окном все моросил. Я посмотрел на часы. До регистрации в отеле оставалось пять часов. Выход был только один. Снова перелистав «Парискоуп», я обнаружил, что есть огромный киноцентр в «Лез Алль», где начинают крутить фильмы с девяти утра. Блокнот и авторучка вернулись обратно в карман. Я схватил пальто, оставил на столе четыре евро, вышел на улицу и рванул к métro. До «Лез Алль» нужно было проехать две остановки. Следуя указателям, я двинулся к некоему «Форуму»; это был унылый бетонный торговый центр, спрятанный глубоко под парижской зелллей. В киноцентре оказалось пятнадцать залов, и это напомнило мне типичный американский мультиплекс в каком-нибудь пригородном молле. В репертуаре значились все рождественские американские блокбастеры, поэтому я выбрал фильм французского режиссера, мне не знакомого. До начала сеанса было еще двадцать минут, которые предстояло убить за просмотром глупых рекламных роликов.
Но вот начался фильм. Он был долгий и болтливый – но я старался не терять нить. Действие по большей части разворачивалось в слегка обветшалом, но стильном уголке Парижа. Парень лет тридцати с небольшим по имени Матьё преподавал философию в лицее, но (вот уж сюрприз так сюрприз!) пытался писать роман. Еще была его бывшая жена Матильда – не очень успешная художница, которая жила в тени своего отца Жерара. Известный скульптор, ныне он сожительствовал со своей ассистенткой Сандрин. Матильда ненавидела Сандрин за то, что та была на десять лет моложе ее. Матьё явно недолюбливал Филиппа, преуспевающего бизнесмена-программиста, с которым спала Матильда. Однако Матильде нравилась щедрость Филиппа, хотя его интеллект приводил ее в ужас («Человек никогда не читал Монтеня…»).
Фильм начинался с того, что Матьё и Матильда сидят на кухне, пьют кофе, курят и разговаривают. Следующая сцена разворачивалась уже с участием Сандрин, позирующей обнаженной для Жерара в его загородной мастерской под аккомпанемент музыки Баха. Наступил перерыв в сеансе. Девушка накидывает одежду. Они со скульптором пьют кофе, курят и разговаривают в его огромной кухне. Потом была сцена в баре дорогого отеля. Матильда встретилась с Филиппом. Они сидят на диване, пьют шампанское, курят и разговаривают…
И так бесконечно. Разговоры… Разговоры… И снова разговоры. Мои проблемы. Его проблемы. Твои проблемы. И кстати, la vie est inutile[7]. Примерно через час я потерпел поражение в борьбе с джет-лэгом и недосыпом. Иначе говоря, я просто вырубился. Когда очнулся, Матильда с Филиппом по-прежнему сидели в баре отеля, пили шампанское, курили и… Постойте, разве этой сцены не было? Я изо всех сил пытался держать глаза открытыми. Но безуспешно. А дальше…
Что за черт?
Снова мелькали уже знакомые начальные кадры – Матьё и Матильда сидят на кухне, пьют кофе, курят и разговаривают. И…
Я потер глаза, поднял руку, попытался вглядеться в циферблат наручных часов, но перед глазами все расплывалось. Постепенно сквозь мутную пелену проступили цифры: 4… 4… 3.
Четыре сорок три?
О боже, сколько же я проспал…
Во рту была пергаментная сухость, горчило. Сглотнув, я ощутил вкус желчи. Шея затекла так, что я не мог двинуть головой. Рубашка была мокрой от пота. Пот струился и по лицу. Я поднял руку и прижал пальцы ко лбу. Лоб полыхал. Тогда я попытался встать. Но мне это не удалось. Казалось, каждая клеточка тела отзывалась болью. Температура скакала – тропический жар сменялся околоарктическим ознобом. Когда я предпринял очередную попытку подняться, колени подкосились, но мне все-таки удалось сделать поступательное движение, которое помогло выбраться из прохода и кое-как доковылять до двери.
Туман перед глазами не рассеялся, даже когда я оказался в вестибюле. Смутно помню, как прошел мимо кассы, потом блуждал по каким-то коридорам, прежде чем отыскать лифт и в конце концов выгрузиться на улицу. Но мне совсем не хотелось оставаться на улице. Я рвался в métro. До сих пор не пойму, почему же я все-таки оказался наверху, вместо того чтобы спуститься под землю?
В нос мне ударил запах фастфуда. Промелькнула мысль: уж не занесло ли меня на Ближний Восток? Вскоре, однако, стало понятно, что я оказался в месте скопления дешевых забегаловок. В палатке прямо напротив меня пузатый араб жарил фалафель. Рядом на вертеле крутилась почерневшая от огня баранья нога. Она была в прожилках варикозных вен (разве у баранов бывает варикоз?). Под вертелом лежали куски пиццы, очень похожие на пенициллиновые культуры. Мутило от одного взгляда на них. В сочетании с парами от фалафели это было убийственно, я почувствовал, что меня вот-вот стошнит. Так оно и случилось. Согнувшись, я изрыгнул рвоту, щедро забрызгав собственные ботинки. Из соседнего кафе донеслись истошные крики официанта – что-то насчет того, что я свинья и отпугиваю его посетителей. Я не удостоил его ни ответом, ни извинениями. Просто отошел в сторону. Перед глазами по-прежнему был туман, но мне удалось различить в нем пластиковые вентиляционные трубы Центра Помпиду, до которого было рукой подать. Мне повезло – у маленького отеля по ходу моего движения остановилось такси. Когда пассажиры вышли, я юркнул к машине. Мне удалось озвучить адрес отеля «Селект», после чего я рухнул на сиденье, и меня снова охватил жар.
Обратная дорога была сущим кошмаром. Выныривая из темноты беспамятства, я выслушивал нудные жалобы таксиста о том, что мои облеванные ботинки пачкают ему салон. Провал. Опять бурчание водителя. Провал. Пробка – в мутном от дождя стекле расплываются огни фар всех оттенков желтого. Провал. Снова желтый свет, и снова бестолковый треп таксиста. Сначала он прошелся по водителям, которые нахально занимают полосу общественного транспорта, потом напыщенно заявил, что, будь его воля, он бы ни за что не посадил к себе в машину выходцев из Северной Африки и уж конечно меня, если снова увидит на улице, точно объедет стороной. Провал. Звук открывающейся дверцы. Чья-то рука, помогающая мне выйти из машины. Голос, шепчущий на ухо, что с меня двенадцать евро. Я послушно полез в карман за бумажником. Фоном звучал чей-то диалог. Я привалился к дверце машины в поисках опоры, поднял лицо к небу и почувствовал капли дождя. Колени подкосились, я стал оседать на землю.
Провал.
Очнулся я в постели. В глаза бил резкий луч света. Раздался щелчок, и свет погас. Когда мой взгляд сфокусировался, я увидел, что рядом на стуле сидит мужчина, на его шее болтается стетоскоп. У него за спиной маячила еще одна фигура – но ее скрывала тень. Я почувствовал, как мне задирают рукав и чем-то смачивают кожу. Острый укол – игла вонзилась в вену.
Провал.